Пруссия, местные жители подрались с неаполитанскими войсками, охранявшими транспорт с русскими военнопленными. Случались спонтанные нападения на французских военных, особенно в тавернах, где патриотические страсти разгорались от употребления алкоголя.
Но ни один слух, ни одно печатное сообщение не могли донести смысл наполеоновской катастрофы с такой силой, как вид остатков некогда непобедимой Великой армии, хромающих на запад из России.
Самые благородные фигуры были согнуты и сморщены от мороза и голода, они были покрыты синими синяками и белыми язвами от мороза. Целые конечности были отморожены и гнили [...] от них исходило язвенное зловоние. [Их одежда состояла из лохмотьев, соломенных тюфяков, старой женской одежды, овечьих шкур и всего, что попадалось под руку. Ни у кого не было головного убора; вместо него они обвязывали голову старой тканью или кусками рубахи; вместо обуви и гамашей их ноги были обмотаны соломой, мехом или тряпьем.26
Медленно разгорающаяся злоба крестьянства вылилась в акты мести, когда сельское население взяло дело в свои руки. "Низшие слои населения, - сообщал из Гумбиннена окружной президент Теодор фон Шён, - и особенно крестьяне, в своем фанатизме позволяют себе самые ужасные издевательства над этими несчастными [...] В деревнях и на проселочных дорогах они выплескивают на них всю свою ярость [...] Всякое повиновение чиновникам прекратилось".27 Поступали сообщения о нападениях вооруженных отрядов крестьян на беглецов.
В декабре 1812 года прусское правительство, как и правительства других немецких государств-клиентов, сохраняло приверженность французскому союзу. 15 декабря, когда Наполеон потребовал от пруссаков увеличить военный контингент, правительство в Берлине безропотно подчинилось. Однако по мере приближения конца года на Фридриха Вильгельма оказывалось все большее давление с целью заставить его отказаться от союза, заключенного 24 февраля, и присоединиться к борьбе России против Наполеона. Из трех меморандумов, представленных ему высокопоставленными чиновниками на Рождество 1812 года, два (от Кнезебека и Шелера) призывали его воспользоваться возможностью, предоставленной крахом русской кампании, и выступить против Франции. Третий, от тайного советника Альбрехта, был более осмотрительным и предостерегал короля от недооценки оставшегося потенциала Наполеона.28 Только когда силы Австрии будут полностью задействованы в общем деле, Пруссия должна рискнуть на открытую агрессию против французских войск.
Как всегда, твердый, пессимистичный и осторожный, король склонялся к третьему варианту. В памятной записке, написанной три дня спустя, Фридрих Вильгельм изложил свои собственные взгляды на внешнюю политику Пруссии в ближайшие месяцы. Главной темой было "живи и дай жить"; Австрии следует поручить посредничество в установлении всеобщего европейского мира. Наполеон должен был прийти к соглашению с царем Александром на основе взаимного уважения, после чего ему было бы позволено беспрепятственно уйти во Францию и удержать за собой аннексированные немецкие земли на левом берегу Рейна. Только если он откажется довольствоваться этим соглашением, Пруссия вступит в войну, и то только на стороне Австрии. Король полагал, что это может произойти, если вообще произойдет, в апреле следующего года.29
ПОВОРОТНЫЙ ПУНКТ
К тому времени, когда Фридрих Вильгельм написал эти строки, события уже настигали его. 20 декабря 1812 года первые передовые отряды русских войск перешли границу Восточной Пруссии. По условиям союза с Францией, прусскому генералу Йорку, которому удалось вызволить из русской кампании 14 000 своих людей, теперь предстояло блокировать дальнейшее продвижение русских и тем самым прикрыть отступление оставшейся части Великой армии. Йорк оказался завален сообщениями как от французского, так и от русского командования. Маршал Александр Макдональд прислал приказ расчистить путь для отступления и охранять французский фланг от нападения русских. От русского командующего генерала Дибича поступали просьбы отказаться от Макдональда и дать русским беспрепятственно пройти. 25 декабря Йорк и Дибич встретились, и было решено, что один из пруссаков, прикомандированных к русскому штабу, должен быть уполномочен вести дальнейшие переговоры. Этим человеком стал не кто иной, как реформатор, патриот и военный теоретик Карл фон Клаузевиц, покинувший прусскую службу в начале того же года.
Во время трудного разговора вечером 29 декабря Клаузевиц объяснил Йорку, что русские находятся рядом и сосредоточены в очень большом количестве. Любая попытка воссоединиться с Макдональдом, чей небольшой корпус оторвался от прусского контингента, была бы бессмысленной. Под впечатлением от убедительности аргументов Клаузевица и искренности его убеждений Йорк наконец согласился: "Да. Я у вас в руках. Передайте генералу Дибичу, что завтра рано утром мы поговорим в Поскерунской мельнице [близ литовского города Таурогген, в сорока километрах к востоку от прусской границы] и что я твердо решил отделиться от французов и их дела".30 Встреча была назначена на следующее утро (30 декабря) в восемь часов. По условиям составленного там соглашения, известного как Тауроггенская конвенция, Йорк обязался нейтрализовать свой корпус на два месяца и позволить русским беспрепятственно пройти на прусскую территорию.
32. Anon., Johann David Ludwig Count Yorck
Это было судьбоносное решение. У Йорка не было никаких полномочий, чтобы таким образом отменить политику своего правительства.31 Его дезертирство было не просто неповиновением, оно было изменой. Это очень тяготило человека, который по происхождению и характеру был роялистом и консерватором. Йорк попытался оправдать свой поступок в примечательном письме, которое он написал Фридриху Вильгельму 3 января 1813 года:
Ваше Величество знает меня как спокойного, хладнокровного человека, который не лезет в политику. Пока все шло привычным путем, верный слуга должен был следовать обстоятельствам - таков был его долг. Но обстоятельства привели к новой ситуации, и долг также требует использовать эту ситуацию, которая больше никогда не повторится. Я говорю здесь слова старого верного слуги; эти слова почти все являются словами нации; декларация Вашего Величества вдохнет жизнь и энтузиазм во все, и мы будем сражаться как настоящие старые пруссаки, и трон Вашего Величества будет стоять твердо и непоколебимо в будущем. [...] Теперь я с тревогой ожидаю совета Вашего Величества, должен ли я теперь выступить против истинного врага, или же политические условия требуют, чтобы Ваше Величество осудили меня. Я ожидаю обоих исходов в духе верной преданности и клянусь Вашему Величеству, что встречу пули так же спокойно на месте казни, как и на поле битвы".32
Возможно, самым примечательным в этом письме был тот факт, что в нем - несмотря на поверхностную риторику о личной преданности - было так мало уступок монаршей позиции. Вместо этого Йорк предложил Фридриху Вильгельму выбор: подтвердить свой поступок или обречь его на смерть за неповиновение. Более того, ссылка на "истинного врага", в отличие от врага, проецируемого внешней политикой Берлина, ясно давала понять, что Йорк присвоил себе один из основополагающих атрибутов суверенитета, а именно право определять, кто друг, а кто враг. Что еще хуже, Йорк оправдывал этот акт узурпации неявной
